 |
   |
 |
| |||
  |
| ||
Теория речевого общения
в трудах М.М. Бахтина и Л.С. Выготского
Вестник Московского университета. Серия 14. Психология. 1984, №3, с. 4-13
Какую бы из областей науки о речи и языке мы ни взяли — лингвистику, семиотику или исследования детской речи, — в каждой увидим сдвиг интересов от синтаксиса и семантики высказывания к его прагматике. Говорящий в отношении к слушающему — вот тот новый ракурс, под которым пересматриваются традиционные вопросы этих дисциплин.
Интерес к речевому акту в целом, включая как акт выражения, так и намерения говорящего и его воздействие на слушающего, предполагает рассмотрение речевого акта как события речевого общения, т.е. активного социального взаимодействия.
Этот подход, отчетливо наметившийся в современной науке лишь в последнее десятилетие, активно разрабатывался еще в 20—30-е годы М.М. Бахтиным и Л.С. Выготским. Советские и зарубежные исследователи в поисках адекватной теории речевого общения все чаще обращаются к их наследию, находя в нем как глубокую проработку ее методологии и начал (выделение элементарных единиц, описание их универсальных свойств), так и яркие примеры ее применения. Интерес к концепции М.М. Бахтина в советской психологии отчетливо иллюстрирует недавно вышедший сборник «Проблема общения в психологии» (1981), где Бахтин подробно цитируется в 4 из 14 статей, в том числе во вводной теоретической статье Б.Ф. Ломова. О внимании зарубежных ученых к теориям Выготского и Бахтина свидетельствуют как многочисленные публикации, так и конференции, посвященные их творчеству.
Концепции речи, разработанные обоими учеными, имеют много общего, а в некоторых существенных аспектах взаимодополнительны (Иванов, 1973; Библер, 1981; Wertsch, 1983, 1984). Их развернутое сопоставление — задача будущего, так же как и более общая задача культурологического анализа их наследия. В данной работе мы ограничимся лишь кратким изложением основных понятий теории речевого общения Бахтина и указанием существенных точек сближения и пересечения концепций Выготского и Бахтина (мы не излагаем концепцию Выготского, так как она относительно полно представлена в литературе — см.: Лурия, 1959, 1975, 1979; Леонтьев, 1969а; Ахутина, 1975; Зимняя,1978).
Теория речевого общения, или иначе «металингвистика», как ее называл Бахтин, была темой его работы на протяжении десятилетий. Уже в работах 20-х годов — «Проблема содержания, материала и формы в словесном художественном творчестве» (1924/1979)[1], «Слово в жизни и слово в поэзии» (1926), «Марксизм и философия языка» (1929), «Конструкция высказывания» (1930) [2], «Проблемы творчества Достоевского» (1929) —содержится ядро идей, способных составить вполне законченную и самобытную теорию. В более поздние годы Бахтин углубляет и дополняет ее — см. «Слово в романе» (1935/1975), «Проблемы речевых жанров» (1953/1979), заметки «Проблема текста» (1959—1961/1979), записи 1970—1971 гг. (1979). При этом суть теории не меняется, что позволяет излагать ее как единое целое.
Как выделить из языка-речи «реальный предмет—объект исследования», что есть «реальная данность языковых явлений» — вот тот первый вопрос, который задает Бахтин. В отличие от своих предшественников и современников Бахтин полагает, что «действительной реальностью языка-речи является не абстрактная система языковых форм, и не изолированное монологическое высказывание, и не психофизиологический акт его осуществления, а социальное событие речевого взаимодействия, осуществляемое высказыванием и высказываниями» (Волошинов, 1929, с. 113).
Какова минимальная целостная единица речевого взаимодействия? [3] По Бахтину, это высказывание. Как социальное событие, оно предполагает, во-первых, активное взаимодействие говорящего и слушающего (активность говорящего предполагает, имеет своим условием активность слушающего). «Строя свое высказывание, — пишет Бахтин, — я стараюсь его (возможный ответ собеседника,— Т.А.) активно определить; с другой же стороны, я стараюсь его предвосхитить, и этот предвосхищаемый ответ в свою очередь оказывает активное воздействие на мое высказывание (я парирую возражения, которые предвижу, прибегаю ко всякого рода оговоркам и т. п.). Говоря, я всегда учитываю апперцептивный фон восприятия моей речи адресатом [4]: насколько он осведомлен в ситуации... его взгляды и убеждения, его предубеждения (с нашей точки зрения), его симпатии и антипатии — ведь все это будет определять активное ответное понимание им моего высказывания. Этот учет определит и выбор жанра высказывания, и выбор композиционных приемов, и, наконец, выбор языковых средств, то есть стиль [5] высказывания» (Бахтин, 1953/1979; с. 276; см. также 1935/1975, с. 95).
В высказывании осуществляется, во-вторых, взаимодействие говорящего с предшествующими говорящими. «Всякое конкретное высказывание — звено в цепи речевого общения определенной сферы... высказывание занимает какую-то определенную позицию в данной сфере общения, по данному вопросу, в данном деле и т.п. Определить свою позицию, не соотнеся ее с другими позициями, нельзя. Поэтому каждое высказывание полно ответных реакций разного рода на другие высказывания данной сферы речевого общения» (Бахтин, 1953/1979, с. 271).
Таким образом, по Бахтину, каждое высказывание внутренне диалогично: оно не только выражает определенную авторскую позицию, передает определенное предметное содержание, но и всегда отвечает на предшествующий контекст и предвосхищает ответную реакцию.
Понятое так высказывание раскрывается Бахтиным как внутренне социальное, как социальный микрокосм: «…высказывание, подобно монаде Лейбница, отражает речевой процесс, чужие высказывания, и прежде всего предшествующие звенья цепи (иногда ближайшие, а иногда — в областях культурного, общения — и очень далекие)» (1953/1979, с. 274; см, также 1961/1979, с. 283; 1971/1979, с.340).
Высказыванию как единице речевого общения присущ ряд других характеристик. Каждое высказывание принадлежит конкретному субъекту, его границы определяются «сменой речевых субъектов, то есть сменой говорящих» (1953/1979, с. 249). Высказывание обладает специфической «завершенностью»: для него характерна смысловая полноценность, обеспечивающая возможность ответить на него, т. е. занять в отношении его ответную позицию. Высказывание имеет не только «непосредственное отношение к чужим высказываниям», но и непосредственный контакт с действительностью (с внесловесной ситуацией) (1953/1979, с. 253).
Последняя характеристика тесно связана, с проблемой подразумевания, активно разрабатываемой сейчас в прикладной лингвистике, и психологии речи. Этот вопрос наиболее подробно освещается Бахтиным в статье 1926 г., где он пишет, что по отношению к высказыванию слушатель всегда занимает определенную позицию, оценивая его как истинное или ложное, смелое или робкое и т. п. Но слово как чисто лингвистическое явление таковым не является. Оценки слушателя захватывают вместе со словом и внесловесную ситуацию высказывания. Таким образом, высказывание составляет с ситуацией нечто целое: под содержанием высказывания мы и понимаем это целое. Это означает, что ситуация высказывания есть его необходимая составная часть, а именно часть подразумеваемая. При этом подразумевание не случайно: оно организуется с учетом осведомленности слушающего. Если воспользоваться метафорой, слово есть вектор, указатель направления; пересечением векторов задается содержательное пространство, и вне контекста данной ситуации эти указатели бессмысленны.
Ситуативность высказывания (=наличие подразумевания) — такая же изначальная характеристика высказывания, как и диалогизм. Она максимально четко выступает в наиболее естественной и первичной форме общения — диалоге. Возможность понимания слова (речи) вырастает на основе вовлеченности беседующих в общую ситуацию: слово вначале вплетено в общий контекст действий и понимается внутри него, и только позднее появляется возможность его относительно изолированного понимания (Волошинов, 1929, с. 114 и след.) (Ср. аналогичные идеи у Выготского и современных исследователей детской речи).
По Бахтину, «внесловесный контекст высказывания слагается из трех моментов: 1) из общего для говорящих пространственного кругозора (единство видимого—комната, окно и проч.), 2) из общего для обоих знания и понимания положения и, наконец, 3) из общей для них оценки этого положения» (там же, с. 250). На последний момент в современных исследованиях разговорной речи мало обращают внимания, Бахтин же придавал ему особое значение.
Остановимся подробнее на смысловой завершенности высказывания. По Бахтину, она определяется тремя моментами: «1) предметно-смысловой исчерпанностью; 2) речевым замыслом или волей говорящего; 3) типическими композиционно-жанровыми формами завершения» (1953/1979, с. 255). Раскрывая их, Бахтин пишет: «…замысел – субъективный момент высказвания – сочетается в неразрывное единство с объективной предметно-смысловой стороной его, ограничивая эту последнюю, связывая ее с конкретной (единичной) ситуацией речевого общения, со всеми индивидуальными обстоятельствами его, с персональными участниками его, с предшествующими их выступлениями – высказываниями» (1953/1979, с. 256). Замысел же определяет и выбор жанровой формы, в которой будет строиться высказывание.
Понятие жанр очень значимо для Бахтина, недаром к проблеме речевых жанров он обращался неоднократно и хотел посвятить ей специальную книгу. Жанр — это типическая форма построения целого высказывания. По мнению Бахтина, «говорящему даны не только обязательные для него формы общенародного языка (словарный состав и грамматический строй), но и обязательные для него формы высказывания, то есть речевые жанры; эти последние так же необходимы для взаимного понимания, как и формы языка. Речевые жанры по сравнению с формами языка гораздо более изменчивы, гибки, пластичны, но для говорящего индивидуума они имеют нормативное значение, не создаются им, а даны ему. Поэтому единичное высказывание при всей его индивидуальности и творческом характере никак нельзя считать совершенно свободной комбинацией форм языка…» (1953/1979, с. 259-260).
Бахтин полагает, что жанр, т.е. представление о форме целого высказывания, руководит говорящим в процессе речи: избранный жанр диктует типы предложений и их композиционные связи. Он утверждает, что без владения речевыми жанрами речевое общение почти невозможно, и его правота подтверждается исследованиями патологии речи. При одной из форм нарушения речи – динамической афазии – утрачиваются схемы текста, жанры (по Бахтину), программирование целостного развернутого высказывания оказывается невозможным (Лурия, Цветкова, 1968; Ахутина, 1975).
Все перечисленные характеристики высказывания: внутренняя социальность, диалогизм, ограниченность сменой «речевых субъектов», специфическая завершенность – взаимосвязаны и взаимообусловлены. Так, «завершенность высказывания – это как бы внутренняя сторона смены речевых субъектов: эта смена потому и может состояться, что говорящий сказал (или написал) все, что он в данный момент или при данных условиях хотел сказать» (Бахтин, 1953/1979, с. 255). Главный критерий завершенности высказывания, полноты его смысла, в том, что оно выражает определенную авторскую позицию и тем самым способно «определять активную ответную позицию других участников общения» (там же, с. 261). Но этот аспект тесно смыкается с такой характеристикой высказывания, как диалогизм: высказывание выражает авторскую позицию, выражает Я, но направлено к Ты (связь с предшествующими и последующими звеньями речевого общения). Любая из этих характеристик может быть раскрыта более подробно. Так, в выражении авторской позиции можно различить два момента: выбор определенного предметно-смыслового содержания и «субъективное эмоционально оценивающее отношение говорящего» к этому содержанию. Важность второго – экспрессивного – момента Бахтин неоднократно подчеркивал. Остановимся на нем подробнее.
По Бахтину, абсолютно нейтральное высказывание невозможно. Эмоциональное отношение ж предметному содержанию, его «оценка» определяют выбор лексических, грамматических и композиционных форм высказывания. Однако наиболее существенным средством выражения оценки является интонация. Она задает общий смысл всего высказывания. «Интонация устанавливает тесную связь слова с внесловесным контекстом: живая интонация как бы выводит слово за его словесные пределы… Интонация всегда лежит на границе словесного и не-словесного, сказанного и не-сказанного… Интонация ориентируется в двух направлениях: по отношению к слушателю… и по отношению к предмету высказывания как к третьему живому участнику» (Волошинов, 1926, с. 252, 254).
Полифонизм интонации, ее тесная связь с внесловесной ситуацией — все это говорит об особой роли интонации в общении, роли самостоятельной, а не дополнительной по отношению к словесному выражению. Последнее вполне очевидно доказывается и данными исследования латерализации речевых функций (Балонов, Деглин, 1976).
В нашем изложении концепции Бахтина речевое общение рассматривалось главным образом с точки зрения говорящего. Лишь в самом начале мы упомянули об активности слушателя в речевом взаимодействии. Однако проблема понимания заслуживает более пристального внимания.
По мнению Бахтина, в процессе понимания следует различать ряд слитых в единый процесс, но имеющих «идеальную смысловую (содержательную) самостоятельность» актов. «1. Психофизиологическое восприятие физического знака (слова, цвета, пространственной формы). 2. Узнание его (как знакомого или незнакомого). Понимание его повторимого (общего) значени в языке. 3. Понимание его значения в данном контексте (ближайшем и более далеком). 4. Активно-диалогическое понимание (спор-согласие). Включение в диалогический контекст. Оценочный момент в понимании...» (1974/1979, с. 361, аналогичная трактовка дается и в более ранних работах— 1924/1975, с. 62; 1935/1975, с. 94—95; 1953/1979, с. 246; 1961/1979, с. 289—290, 305; 1971/1979, с. 346 и др.).
Раскрывая активно-диалогический характер понимания, Бахтин указывает, что всякое понимание есть соотнесение данного текста с другими текстами и переосмысление его в едином контексте предшествующего и предвосхищаемого. Он пишет: «Текст живет, только соприкасаясь с другим текстом (контекстом). Только в точке этого контакта текстов вспыхивает свет, освещающий и назад, и вперёд, приобщающий данный текст к диалогу... За этим контактом контакт личностей, а не вещей (в пределе). Если мы превратим диалог в один сплошной текст, то есть сотрем разделы голосов (смены говорящих субъектов), что в пределе возможно (монологическая диалектика Гегеля), то глубинный (бесконечный) смысл исчезнет (мы стукнемся о дно, поставим мертвую точку)» (1974/1979, с. 364).
Как мы видим, Бахтин вводит в единый контекст диалогизм понимания, личность и бесконечность (принципиальную незавершаемость) смысла. В основе такого сближения лежит представление о двух формах познавательной активности: монологической — познание вещей и любых объектов знания (в том числе и человека) как вещей [6] и диалогической — познание другого субъекта (там же, с. 363 и др.).
«Монологизм, — пишет Бахтин, — отрицает наличие вне себя другого равноправного и ответно-равноправного сознания, другого равноправного я {ты}. При монологическом подходе (в предельном или чистом виде) другой всецело остается только объектом сознания, а не другим сознанием. От него не ждут такого ответа, который мог бы все изменить в мире моего сознания... Монолог претендует быть последним словом» (1961/1979, с. 318).
Диалогизм, по мнению Бахтина, присущ природе сознания, природе самой человеческой жизни. «Единственно адекватной формой словесного выражения подлинной человеческой жизни является незавершимый диалог. Жизнь по природе своей диалогична. <...> Нет ни первого, ни последнего слова и нет границ диалогическому контексту (он уходит в безграничное прошлое и в безграничное будущее). Даже прошлые, то есть рожденные в диалоге прошедших веков, смыслы никогда не могут быть стабильными (раз и навсегда завершенными, конченными) — они всегда будут меняться (обновляясь) в процессе последующего, будущего развития диалога. В любой момент развития диалога существуют огромные неограниченные массы забытых смыслов, но в определенные моменты дальнейшего развития диалога, по ходу его они снова вспомнятся и оживут в обновленном (в новом контексте) виде. Нет ничего абсолютно мертвого: у каждого смысла будет свой праздник возрождения» (1979, с. 318, 373).
В самых общих чертах взгляды Бахтина на речевое общение мы изложили, однако один существенный момент его концепции был нами сознательно опущен. Мы имеем в виду понятие смысл высказывания. Нам представляется, что лучше его рассмотреть в контексте обсуждения точек сближения и пересечения концепций Выготского и Бахтина.
Как уже отмечалось, сопоставление творчества Выготского и Бахтина — сложная задача, для ее решения потребуются усилия многих специалистов — философов, психологов, историков культуры, литературоведов. В настоящее время эта работа только начинается — специально этому вопросу была посвящена серия докладов известного философа В.С. Библера, прочитанных в Институте психологии АПН СССР [7]. В данной работе мы ограничимся лишь указанием основных точек сближения концепций Выготского и Бахтина относительно структуры речевого акта, процессов «сказывания» и понимания.
Близость взглядов Выготского и Бахтина на проблемы речи вытекает из близости их общетеоретических установок [8]. Оба исходят из представления о социальности человеческой психики и опосредованности ее знаками. Поэтому не случайно, что для них единственный подход к исследованию сознания — семи(оти)ческий анализ. Исследуя функционирование значения в индивидуальном сознании, они одинаково решают вопрос о том, как социальное присваивается индивидом, становится внутренне социальным. Рассмотрим это подробнее.
При обсуждении проблемы интериоризации социальных форм поведения обычно обращают внимание на положение Выготского о том, это формирование человеческой психики осуществляется путем превращения функций интерпсихических, разделенных между двумя людьми, а функции интрапсихические, внутренние (ср. Волошинов, 1929, с. 50). Выготский, однако, не останавливается на этом. Для него психическое развитие человека есть врастание в культуру, при этом существенно, что этот процесс не является простым следствием природного развития, он предполагает борьбу природного и культурного, борьбу, ведущую к вытеснению и оттеснению старых форм психического развития и к «геологическому» напластованию различных генетических эпох развития. Одновременно и культура, в которую врастает индивид, — это всегда становящаяся, внутренне противоречивая культура. Поэтому культурное развитие человека, формирование его личности, становление его сознания не есть усвоение стереотипных форм поведения, а как раз напротив, развертывание гетерогенных, внутренне противоборствующих сил, в которые входят и борьба естественного и культурного, и борьба разных возрастных эпох в человеке, а главное — разногласие самих культур, сталкивающихся в сознании человека (см.: Выготский, т. 3, с. 291—302, 314—328).
Какие понятия позволяют теоретически схватить проблемность, разноголосие человеческого сознания? Мы уже писали, что для обоих ученых единственный подход к анализу сознания — семиотический анализ. Основополагающими для этого подхода стали разработанные Выготским и независимо от него Бахтиным понятия «значение» и «смысл» (как уже отмечалось, до работы 1934—1935 гг. термину «смысл» в работах Бахтина соответствовали два термина: «тема», т.е. содержательный аспект, и «оценка» — экспрессивный аспект смысла).
Смысл слова — это первичная реальность и для говорящего и для слушающего. Он уникален (принадлежит определенной личности и определенным обстоятельствам) и неисчерпаем, ибо за ним стоят понимание мира и внутреннее строение личности в целом. В то же время он социально ориентирован и социально подкрепляем — смысл становится смыслом, чем-то значащим, когда он социально разделен (например, понимание первых слов ребенка матерью). Эта разделенность смысла (возможность понимания другим) может быть реальной или потенциальной, но она обязательна. Социально закрепляющаяся «часть» смысла, отлагающаяся в социальном языковом, опыте, в «коллективной памяти», составляет языковое значение. Таким образом, значение слова (языковое значение) [9] — это абстракция различных смыслов данного слова, употребляемого разными людьми в разных контекстах, и одновременно это социальный норматив означивания, «технический аппарат» построения смысла [10] (Выготский, 1934/1982, с. 346-349; Бахтин, 1935/1975, с. 94 и др.; 1979, с. 265, 305; ср.: Волошинов, 1929, с. 81-83, 95-96, 119-127; 1930).
Выготский заимствовал понятия «значение» и «смысл» у Полана [11], но он встроил их в свою теоретическую систему. Различение понятий «значение» и «смысл», открытие развития значений в онтогенезе составили для Выготского основу для открытия преобразований смысла .в акте речемышления (возрастное и функциональное развитие значений—основное содержание его последней книги «Мышление и речь»). Таким образом, Выготскому удалось создать целостную теорию функционирования значения в речемышлении. В нее входят представления о значении слова как неделимой клеточке мышления и речи, о развитии значений в детском возрасте, о функциональном преобразовании значений в акте речемышления и особой роли внутренней речи в это» процессе.
У Бахтина противопоставление «значение—смысл» имеет дополнительные признаки. Если Выготский вслед за Поланом говорит о смысле как о смысле слова, то Бахтин говорит о смысле высказывания и о смысле слова как аббревиатуры высказывания. Бахтин пишет, что высказывание как единица речевого общения в отличие от языковых единиц имеет «не значение, а смысл (то есть целостный смысл, имеющий отношение к ценности — к истине, красоте и т.п. — и требующий ответного понимания, включающего в себя оценку)» (1979, с. 305). «Высказывание как "смысловое целое" есть живое триединство, где отношение к чужим высказываниям нельзя оторвать от отношения к предмету... и от отношения к самому говорящему» (1979, с. 301). Но такими же характеристиками обладает и живое, принадлежащее определенной личности слово: оно становится свернутой формой высказывания, его аббревиатурой (1979, с. 268, 286), становится «многоголосым» словом. Таким образом, смысл, по Бахтину, не только личностей, но и диалогичен.
Однако такое определение смысла еще не вполне исчерпывает мысль Бахтина. Он подчеркивает, что смысл всегда ответен (1979, с. 350), что «тема — реакция становящегося сознания на становление бытия» (Волошинов, 1929, с. 120), что вполне соответствует мысли Выготского о драматизме, постоянном становлении сознания.
Тем не менее читателю может показаться, что понимание смысла Бахтиным слишком далеко от его понимания Выготским и что вообще под одним словом «смысл» авторы подразумевают разное. Однако, как мы постараемся доказать, это не так, их понимание смысла, имея общую основу, взаимодополнительно.
Выготский пишет, что в живой речи имеет место тенденция к «преобладанию смысла над значением», во внутренней речи она доводится до предела, до абсолютной формы (1982, с. 348). Нам необходимо поэтому доказать, что содержание, вкладываемое Выготским в понятие «смысл внутреннего слова», допускает те характеристики, которые даются «смыслу» Бахтиным, т.е. доказать, что внутреннее слово диалогично.
Выготский пишет: «Мысль не выражается, но совершается в слове. Можно было бы поэтому говорить о становлении (единстве бытия и небытия) мысли в слове» (1982, с. 305). Это представление предполагает, что в процессе совершения мысли в слове должна участвовать единица, которая обладает взаимоисключающими характеристиками: мысль и не мысль, слово и не слово. Как известно, такими характеристиками, по Выготскому, обладает внутреннеречевое слово. Его составляющие выраженное (фиксируемое словом) и подразумеваемое (мыслимое) непереводимы без остатка друг в друга, каждое имеет свой особый контекст, по-разному выражает «я», но это и есть диалогизм по Бахтину.
Итак, слово во внутренней речи диалогично. Этот пункт пересечения (взаимодополнения) концепции Выготского и Бахтина глубоко содержателен и может быть подвергнут разностороннему раскрытию (его философско-логический анализ дан в упомянутой статье В.С. Библера). Мы ограничимся показом того, как это понимание «работает» при анализе процессов говорения и восприятия речи.
Как следствие общности взглядов неудивительно, что и Выготский, и Бахтин считают, что построение речи не есть кодирование готового содержания, готовой мысли в готовые формы. В полном соответствии с мнением Выготского, что «мысль совершается в слове», Бахтин пишет: «Код предполагает какую-то готовность содержания и осуществленность выбора между данными кодами... Семиотика занята преимущественно передачей готового сообщения с помощью готового кода. В живой же речи. сообщение, строго говоря, впервые создается в процессе передачи, и никакого кода в сущности нет» (1979, с. 339, 352).
Оба ученых придают важное значение в процессе построения речи внутренней речи и считают, что она качественно отличается от речи внешней. В книге «Марксизм и философия языка» (Волошинов, 1929) мы читаем: «С самого начала ясно, что все без исключения категории, выработанные лингвистикой для анализа форм внешнего языка-речи (лексикологические, грамматические, фонетические), неприменимы к анализу форм внутренней, речи, а если и применимы, то в какой-то очень существенной, коренной переработке. При более внимательном анализе оказалось бы, что единицею внутренней речи являются некие целые, несколько напоминающие абзацы монологической речи, или целые высказывания. Но более всего они напоминают реплики диалога. Недаром внутренняя речь представлялась уже древнейшим мыслителем как внутренний диалог. Эти целые неразложимы на грамматические элементы (или разложимы с большими оговорками), и между ними, как и между репликами диалога, нет грамматических связей, а господствуют связи иного рода. Эти единицы внутренней речи как бы «тотальные импрессии» высказываний, связаны друг с другом и сменяют друг друга не по законам грамматики или логики, а по законам ценностного (эмоционального) соответствия, диалогического нанизывания и т. п. в тесной зависимости от исторических условий социальной ситуации и всего прагматического хода жизни. Только выяснение форм целых высказываний и особенно форм диалогической речи может пролить свет и на формы внутренней речи и на своеобразную логику их следования в Потоке внутренней жизни» (с. 49—50).
Последняя мысль, а также роль жанра подчеркиваются Бахтиным в более поздних работах: «Когда мы строим свою речь, нам всегда предносится целое нашего высказывания: и в форме определенной жанровой схемы, и в форме индивидуального речевого замысла. Мы не нанизываем слова, не идем от слова к слову, а как бы заполняем нужными словами целое» (1979, с. 266).
Выготский в отличие от Бахтина подробно раскрывает функциональную структуру перехода от мысли к слову и роль внутренней речи в этом переходе. Он фиксирует ее в формуле: «от мотива, порождающего какую-либо мысль, к оформлению самой мысли, к опосредствованию ее во внутреннем слове, затем — в значениях внешних слов и, наконец, — в словах» (1956, с. 380—381). В советской литературе эта точка зрения Выготского широко освещалась и обсуждалась (см., например: Лурия, 1975, 1979; А. А. Леонтьев, 1967, 1969а; А. А. Леонтьев, Рябова, 1970; Ахутина, 1975; Зимняя, 1978; Библер, 1981 [12]; и др.), поэтому, на наш взгляд, нет необходимости излагать ее подробно.
Подведем итоги. Что же является основной единицей речи, речевого общения? По Бахтину, это высказывание, Выготский же называет единицей речи, речемышления, слово. Итак, противоречие?
Чтобы решить этот вопрос, попробуем построить общую картину, которая непротиворечиво включала бы положения обоих ученых.
Минимальной целостной единицей речевого общения является высказывание. Обладая в отличие от предложения смысловой завершенностью, высказывание всегда несет в себе пометы, признаки того, кто, кому, зачем, в какой ситуации говорит; оно многоголосо, полифонично. Развертывание высказывания идет от мотива, «волевой задачи», через внутреннюю речь к внешней речи. Основным двигателем смыслового развертывания (от понятного только мне внутреннего слова к понятной ему внешней речи) является сопоставление моего субъективного сиюмоментного смысла, который я приписываю данному слову, и его объективного (постоянного для меня и для моего слушателя) значения. Таким образом, основным строительным материалом порождения речи является живое двуголосое слово. Но многоголосость — признак высказывания в слове; слово, несущее личностный смысл, есть аббревиатура высказывания. Следовательно, высказывание и слово как свернутая форма высказывания являются единицами речевой деятельности, речевого общения и сознания.
В заключение нам хотелось бы повторить, что изучение творческого наследия Л.С. Выготского и М.М. Бахтина в их полном объеме еще впереди, и нет сомнений в том, что на этом пути откроется гораздо более полная и богатая картина речевого процесса, речевого общения.